29.01.2012 в 00:43

Пишет  Sindani:

29.01.2012 в 03:51

Пишет  Даумантас:

..трансформация женского и мужского образа в мировом кинематографе

@темы: Кино

---

Ура, товарищи )

Пишет  Tagra:

Вот это я понимаю свершилось!
Пришло себе письмо с сайта mds.ru:

"Модель для сборки" возвращается на радио.

С 23 февраля каждый четверг, в свое исторически сложившееся время, с 00.00 до 02.00, на частоте 94.0 FM - радио "Пионер ФМ".

Незаметно присоединяйтесь!

@темы: Литература

---

Пишет  TrashTank:

О становлении самой демократичной в мире демократии

10.01.2012 в 00:07

Пишет  Даумантас:

Или - как создавался оплот демократии, свободы и прав человека:


Порт-Роял, Южная Каролина. Февраль 1912 года.

Дети-угольщики в Пенсильвании, январь 1911 года.



Там же.



Нью-Йорк, 1905.



Шахта в Западной Вирджинии, 1908 год.



Сент-Луис,1920 г.



Массачусетс, сентябрь 1911.



Миссури, Сент-Луис. Май 1910.



Южный Норфлок, Беркли-авеню, 1320. Июнь 1911 года.



Вермонт, январь 1910.

К чему я это все? Да, своим нынешним благополучием, хоть уже и изрядно меркнущим, США обязаны многим факторам. Да, в разное время они с удовольствием и воровали, и грабили, и спекулировали, пользуясь удачной конъюнктурой. Но, имхо, все-таки в первую очередь своим сегодняшним положением в мире они обязаны тяжелому и упорному труду. В том числе и этих вот детей, живших (и умиравших) и работавших в условиях, от которых у нас с вами волосы на голове встали бы дыбом. Труду. А не демократии, которую изобрели отнюдь не в США, и американский вариант которой никогда не был таким уж образцово-показательным. Янки, в отличие как-раз от обитателей Старого Света, никогда не исходили из наивного представления о том, что достаточно всего лишь построить некую идеальную политическую систему, и жить после этого припеваючи в счастье и достатке. Увы, но вовсе не богатое и процветающее государство прилагается к демократии. А наоборот - демократия прилагается к богатому и процветающему государству.

25.01.2012 в 21:00

Пишет  Даумантас:

..еще одна фотоподборка по старой-доброй Америке

Нью-Йорк, 1889 г.


Счастливое детство.


Какие милые, добрые лица.




Ей-ей, типичный самострой. Власти могут в любой момент снести сию постройку до основания. Если только раньше она не рухнет сама.


А это - внутреннее убранство подобных жилищ.




Надомная работа по изготовлению сигар... 3 доллара 75 центов за тысячу штук.



Джек Лондон. «Отступник».

— Вставай сейчас же, Джонни, а то есть не дам!

Угроза не возымела действия на мальчика. Он упорно не хотел просыпаться, цепляясь за сонное забытье, как мечтатель цепляется за свою мечту. Руки его пытались сжаться в кулаки, и он наносил по воздуху слабые, беспорядочные удары. Удары предназначались матери, но она с привычной ловкостью уклонялась от них и сильно трясла его за плечо.

— Н-ну тебя!..

Сдавленный крик, начавшись в глубинах сна, быстро вырос в яростный вопль, потом замер и перешел в невнятное хныканье. Это был звериный крик, крик души, терзаемой в аду, полный бесконечного возмущения и муки.

Но мать не обращала на него внимания. Эта женщина с печальными глазами и усталым лицом привыкла к своей ежедневно выполняемой обязанности. Она ухватилась за одеяло и попыталась стянуть его с мальчика, но он, перестав колотить кулаками, отчаянно вцепился в него. Сжавшись в комок в ногах кровати, он не желал расставаться с одеялом. Тогда мать попробовала стащить всю постель на пол. Мальчик сопротивлялся. Она тянула изо всех сил. Перевес был на ее стороне — постель поползла на пол вместе с мальчиком, который инстинктивно держался за нее, спасаясь от холода нетопленой комнаты.

Он повис на краю кровати, и казалось, вот-вот свалится на пол. Но сознание его уже пробудилось. Он выпрямился и сохранил равновесие; потом спустил ноги на пол. Мать тотчас же схватила его за плечи и встряхнула. Мальчик снова выбросил кулаки, на этот раз с большей силой и меткостью. Глаза его открылись. Мать отпустила его — он проснулся.

— Ладно, — пробормотал он.

Мать взяла лампу и поспешно вышла, оставив его в темноте.

— Вычтут, будешь знать! — бросила она, уходя.

Темнота ему не мешала. Одевшись, он вышел на кухню. Поступь у него была слишком грузная для такого худого, щуплого тела. Ноги тяжело волочились, и это казалось странным: очень уж они были тоненькие и костлявые. Он придвинул к столу продавленный стул.

— Джонни! — резко окликнула его мать.

Он так же резко поднялся и молча пошел к раковине. Она была грязная и сальная, из отверстия шел скверный запах. Мальчик не замечал этого. Зловонная раковина была для него в порядке вещей, так же как и то, что в мыло въелась грязь от кухонной посуды и оно плохо мылилось. Да он и не очень-то старался намылиться. Несколько пригоршней холодной воды из-под крана довершили умывание. Зубов он не чистил. Он даже никогда не видал зубной щетки и не подозревал, что существуют на свете люди, способные на такую глупость, как чистка зубов.

— Хоть бы раз в день сам догадался помыться, — упрекнула его мать.

Придерживая на кофейнике разбитую крышку, она налила две чашки кофе. Джонни не отвечал на ее упрек, ибо это являлось вечной темой разговоров и единственным, в чем мать была тверда, как кремень. «Хоть раз в день» умыть лицо считалось обязательным. Джонни утерся засаленным, рваным полотенцем, от которого на лице у него остались волокна.

— Уж очень мы далеко живем, — сказала мать, когда Джонни сел к столу.

— Да все ведь думаешь — как лучше. Сам знаешь. Зато тут попросторней и на доллар дешевле, а он тоже на улице не валяется. Сам знаешь.

Джонни едва слушал. Все это говорилось уже много раз. Круг ее мыслей был ограничен, и она вечно возвращалась к тому, как неудобно им жить так далеко от фабрики.

— Доллар — это значит еды прибавится, — заметил он рассудительно. — Лучше пройтись, да зато поесть побольше.

Он торопливо ел хлеб, запивая непрожеванные куски горячим кофе. За кофе сходила горячая мутная жидкость, но Джонни считал, что кофе превосходный. Это была одна из немногих сохранившихся у него иллюзий. Настоящего кофе он не пил ни разу в жизни.

В добавление к хлебу он получил еще кусочек холодной свинины. Мать налила ему вторую чашку. Доедая хлеб, Джонни зорко следил, не дадут ли еще. Мать перехватила его выжидающий взгляд.

— Не будь обжорой, — сказала она. — Ты свою долю получил. А что младшим останется?

Джонни ничего не ответил на ее упрек. Он вообще не отличался словоохотливостью. Но его голодный взгляд больше не выпрашивал добавки. Мальчик не жаловался, и эта покорность была так же страшна, как и школа, где его этому обучили. Он допил кофе, вытер рот и встал со стула.

— Погоди-ка, — поспешно сказала мать. — Еще один тоненький ломтик, пожалуй, можно отрезать от краюхи.

Это была просто ловкость рук. Делая вид, что отрезает ломоть от краюхи, мать убрала ее в хлебную корзинку, ему же подсунула один из своих собственных кусков. Она думала, что обманула сына, но он заметил ее хитрость и все же без зазрения совести взял хлеб. Он считал, что мать при ее болезненности все равно много не съест.

Мать, увидев, что он жует сухой хлеб, потянулась через стол и вылила ему кофе из своей чашки.

— Что-то мутит меня сегодня от него, — пояснила она.

Отдаленный гудок, пронзительный и протяжный, заставил обоих вскочить. Мать взглянула на жестяной будильник, стоявший на полке. Стрелки показывали половину шестого. Весь фабричный люд сейчас еще только пробуждался от сна. Она накинула на плечи шаль и надела старую, помятую, засаленную шляпку.

— Придется бегом, — сказала она, прикручивая фитиль и задувая огонь.

Они ощупью вышли из комнаты и спустились по лестнице.

День был ясный, морозный, и Джонни поежился, когда его охватило холодным воздухом. Звезды еще не начали бледнеть, и город был погружен во тьму. Джонни и его мать тащились пешком, тяжело волоча ноги. Не хватало сил, чтобы твердо ступать по земле.

Минут через пятнадцать мать свернула вправо.

— Смотри не опоздай! — донеслось из темноты ее последнее предостережение.

Он не ответил, продолжая идти своей дорогой. Во всех домах фабричного квартала отворялись двери, и скоро Джонни влился в толпу, двигавшуюся в темноте. Раздался второй гудок, когда он входил в фабричные ворота. Он взглянул на восток. Над ломаной линией крыш небо начало слегка светлеть. Вот и весь дневной свет, который доставался на его долю. Он повернулся к нему спиной и вошел в цех вместе со всеми.

Джонни занял свое место в длинном ряду станков. Перед ним над ящиком с мелкими шпульками быстро вращались шпульки более крупные. На них он наматывал джутовую нить с маленьких шпулек. Работа была несложная, требовалась только сноровка. Нить так стремительно перематывалась с маленьких шпулек на большие, что зевать было некогда.

Джонни работал машинально. Когда пустела одна из маленьких шпулек, он, действуя левой рукой, как тормозом, останавливал большую шпульку и одновременно большим и указательным пальцами ловил свободный конец нити. Правой рукой он в это время захватывал конец с новой маленькой шпульки. Все действия производились обеими руками одновременно и быстро. Затем молниеносным движением Джонни завязывал узел и отпускал шпульку. Вязать ткацкие узлы было просто. Он как-то похвалился, что мог бы делать это во сне. В сущности, так оно и было, ибо сплошь и рядом Джонни всю долгую ночь вязал во сне бесконечные вереницы ткацких узлов.

Кое-кто из мальчиков отлынивал от дела, не заменял мелкие шпульки, когда они кончались, и оставлял станок работать вхолостую. Но мастер следил за этим. Однажды он накрыл соседа Джонни и влепил ему затрещину.

— Погляди на Джонни! Почему ты не работаешь, как он? — грозно спросил мастер.

Шпульки у Джонни вертелись вовсю, но его не порадовала эта косвенная похвала. Было время… но то было давно, очень давно. Ничто не отразилось на равнодушном лице мальчика, когда он услышал, что его ставят в пример. Да, он был образцовым рабочим. Он знал это. Ему говорили об этом, и не раз. Похвала стала привычной и уже ничего для него не значила. Из образцового рабочего он превратился в образцовую машину. Если работа у него не ладилась, это, как и у станка, обычно вызывалось плохим качеством сырья. Ошибиться было для него так же невозможно, как для усовершенствованного гвоздильного станка неточно штамповать гвозди.

И неудивительно. Не было в его жизни времени, когда бы он не имел тесного общения с машинами. Машины, можно сказать, вросли в него, и, во всяком случае, он вырос среди них. Двенадцать лет назад в ткацком цеху этой же фабрики произошло некоторое смятение. Матери Джонни стало дурно. Ее уложили на полу между скрежещущими станками. Позвали двух ткачих. Им помогал мастер. Через несколько минут в ткацкой стало на одну душу больше. Это новая душа был Джонни, родившийся под стук, треск и грохот ткацких станков и втянувший с первым дыханием теплый, влажный воздух, полный хлопковой пыли. Он кашлял уже в первые часы своей жизни, стараясь освободить легкие от пыли, и по той же причине кашлял и по сей день.

Мальчик, работавший рядом с Джонни, хныкал и шмыгал носом. На лице его была написана ненависть к мастеру, который продолжал бросать на него издали грозные взгляды; но пустых шпулек уже не было. Мальчик выкрикивал отчаянные ругательства вертевшимся перед ним шпулькам, но звук не шел дальше — его задерживал и замыкал, как в стенах, грохот, стоявший в цеху.

Джонни ни на что не обращал внимания. В нем выработалось бесстрастное отношение к вещам. К тому же от повторения все приедается, а подобные происшествия он наблюдал много раз. Ему казалось столь же бесполезным перечить мастеру, как сопротивляться машине. Машины устроены, чтобы действовать определенным образом и выполнять определенную работу. Также и мастер.

Но в одиннадцать часов в цеху началось волнение. Какими-то таинственными путями оно мгновенно передалось всем. Одноногий мальчонка, работавший рядом с Джонни по другую сторону, быстро заковылял к порожней вагонетке, нырнул в нее и скрылся там вместе с костылем. В цех входил управляющий в сопровождении какого-то молодого человека. Последний был хорошо одет, в крахмальной сорочке — джентльмен, согласно той классификации людей, которую создал для себя Джонни; это был инспектор.

Проходя по цеху, инспектор зорко поглядывал на мальчиков. Иногда он останавливался и задавал вопросы. Ему приходилось кричать во всю мочь, и лицо его нелепо искажалось от натуги. Инспектор сразу заметил пустой станок возле Джонни, но ничего не сказал. Джонни также обратил на себя его внимание. Внезапно остановившись, он схватил Джонни за руку повыше локтя, оттащил на шаг от машины и тотчас же отпустил с удивленным восклицанием.

— Худощав немного, — тревожно хихикнул управляющий.

— Одни кости! — последовал ответ. — А посмотрите на его ноги! У мальчишки явный рахит, в начальной стадии, но несомненный. Если его не доконает эпилепсия, то лишь потому, что еще раньше прикончит туберкулез.

Джонни слушал, но не понимал. К тому же его не пугали грядущие бедствия. В лице инспектора ему угрожало бедствие более близкое и более страшное.

— Ну, мальчик, отвечай правду, — сказал, вернее, прокричал инспектор, наклоняясь к его уху. — Сколько тебе лет?

— Четырнадцать, — солгал Джонни, и солгал во всю силу своих легких. Так громко солгал он, что это вызвало у него сухой, судорожный кашель, поднявший всю пыль, которая осела в его легких за утро.

— На вид все шестнадцать, — сказал управляющий.

— Или все шестьдесят! — отрезал инспектор.

— Он всегда был такой.

— С каких пор? — быстро спросил инспектор.

— Да уж сколько лет. И все не взрослеет.

— Не молодеет, я бы сказал. И все эти годы он проработал здесь?

— С перерывами. Но это было до введения нового закона, — поспешил добавить управляющий.

— Станок пустует? — спросил инспектор, указывая на незанятое место рядом с Джонни, где вихрем вертелись полусмотанные шпульки.

— Похоже на то! — Управляющий знаком подозвал мастера и прокричал ему что-то в ухо, указывая на станок. — Пустует, — доложил он инспектору.

Они прошли дальше, а Джонни вернулся к работе, радуясь, что беда миновала. Но одноногий мальчик был менее удачлив. Зоркий инспектор заметил его и вытащил из вагонетки. Губы у мальчика дрожали, а в глазах было такое отчаяние, словно его постигло страшное, непоправимое бедствие.

Мастер недоуменно развел руками, словно видел калеку впервые в жизни, а лицо управляющего изобразило удивление и недовольство.

— Я знаю этого мальчика, — сказал инспектор. — Ему двенадцать лет. За этот год по моему распоряжению он был уволен с трех фабрик. Ваша четвертая.

Он обернулся к одноногому:

— Ты ведь обещал мне, что будешь ходить в школу, дал честное слово!

Мальчик залился слезами.

— Простите, господин инспектор! У нас уже померло двое маленьких, в доме такая нужда.

— А отчего ты кашляешь? — громко спросил инспектор, словно обвиняя его в тяжком преступлении.

И, точно оправдываясь, одноногий ответил:

— Это ничего. Я простудился на прошлой неделе, господин инспектор, только и всего.

Кончилось тем, что мальчик вышел из цеха вместе с инспектором, за которым следовал встревоженный и смущенный управляющий. После этого все вошло в обычную колею. Наконец долгое утро и еще более долгий день пришли к концу, раздался гудок к окончанию работы. Было уже темно, когда Джонни вышел из фабричных ворот. За это время солнце успело взойти по золотой лестнице небес, залить мир благодатным теплом, спуститься к западу и исчезнуть за ломаной линией крыш.

Ужин был семейным сбором — единственной трапезой, за которой Джонни сталкивался с младшими братьями и сестрами. Это поистине было столкновением, ибо он был очень стар, а они оскорбительно молоды. Его раздражала эта чрезмерная и непостижимая молодость. Он не понимал ее. Его собственное детство было слишком далеко позади. Как брюзгливому старику, Джонни претило это буйное озорство, казавшееся ему отъявленной глупостью. Он молча хмурился над тарелкой, утешаясь мыслью, что и им тоже скоро придется пойти на работу. Это их обломает, сделает степенными и солидными, как он сам. Так, подобно всем смертным, Джонни мерил все своей меркой.

За ужином мать на разные лады и с бесконечными повторениями объясняла, как она для них старается; поэтому, когда кончилась скудная трапеза, Джонни с облегчением отодвинул стул и встал. Мгновение он колебался, лечь ли ему спать или выйти на улицу, и наконец выбрал последнее. Но далеко он не пошел, а уселся на крыльце, ссутулив узкие плечи, уперев локти в колени, уткнувшись подбородком в ладони.

Он сидел и ни о чем не думал. Он просто отдыхал. Сознание его дремало. Его братья и сестры тоже вышли на улицу и вместе с другими ребятами затеяли шумную игру. Электрический фонарь на углу бросал яркий свет на дурачившихся детей. Они знали, что Джонни сердитый и всегда злится, но словно какой-то бесенок подстрекал их дразнить его. Они взялись за руки и, отбивая ногами такт, пели ему в лицо бессмысленные и обидные песенки. Сначала Джонни огрызался и осыпал их ругательствами, которым научился от мастеров. Увидя, что это бесполезно, и вспомнив о своем достоинстве взрослого, он вновь погрузился в угрюмое молчание.

Заводилой был десятилетний брат Вилли, второй после Джонни. Джонни не питал к нему особо нежных чувств. Его жизнь была рано омрачена необходимостью постоянно в чем-нибудь уступать Вилли и от чего-то ради него отказываться. Джонни считал, что Вилли в большом долгу перед ним и что он неблагодарный мальчишка. В ту отдаленную пору, когда Джонни сам мог бы играть, необходимость нянчить Вилли отняла у него большую часть детства. Вилли тогда был младенцем, а мать, как и сейчас, целыми днями работала на фабрике. На Джонни ложились обязанности и отца и матери.

И то, что Джонни уступал и не отказывался, видимо, пошло Вилли впрок. Он был розовощекий, крепкого сложения, ростом с Джонни и даже плотнее его. Словно вся жизненная сила одного перешла в тело другого. И не только в тело. Джонни был измотанный, апатичный, вялый, а младший брат кипел избытком энергии.

Дурацкая песенка звучала все громче и громче. Вилли, приплясывая, сунулся ближе и показал язык. Джонни выбросил вперед левую руку, обхватил брата за шею и стукнул его кулаком по носу. Кулачок был жалкий и костлявый, но о том, что он бил больно, красноречиво свидетельствовал отчаянный вопль, который за этим последовал. Дети подняли испуганный визг, а Дженни — сестра Джонни и Вилли — кинулась в дом.

Джонни оттолкнул от себя Вилли, свирепо лягнул его, потом сбил с ног и ткнул лицом в землю. Тут подоспела мать, обрушив на Джонни вихрь бессильных упреков и материнского гнева.

— А чего он пристает! — отвечал Джонни. — Не видит разве, что я устал?

— Я с тебя ростом! — кричал Вилли, извиваясь в материнских объятиях, обратив к брату лицо, залитое слезами, перепачканное грязью и кровью. — Я уже с тебя ростом и вырасту еще больше! Достанется тебе тогда! Вот увидишь, достанется!

— А ты бы шел работать, раз вырос такой большой, — огрызнулся Джонни.

— Вот чего тебе не хватает — работать пора. Пусть мать пристроит тебя на работу.

— Да ведь он еще мал, — запротестовала она. — Куда ему работать, такому малышу.

— Я был меньше, когда начинал.

Джонни открыл уже было рот, собираясь дальше изливать свою обиду, но передумал. Он мрачно повернулся и вошел в дом. Дверь его комнаты была открыта, чтобы шло тепло из кухни. Раздеваясь в полутьме, он слышал, как мать разговаривает с соседкой. Мать плакала, и слова ее перемежались жалкими всхлипываниями.

— Не пойму, что делается с Джонни, — слышал он. — Никогда я его таким не видала. Смирный да терпеливый был, как ангелочек. Да он и сейчас хороший, — поспешила она оправдать его. — От работы не отлынивает; а на фабрику, верно ведь, пошел слишком рано. Да разве я виновата? Все ведь думаешь, как лучше.

Снова послышались всхлипывания. А Джонни пробормотал, закрывая глаза:

— Вот именно — не отлынивал.

На следующее утро мать снова вырвала его из цепких объятий сна. Затем опять последовал скудный завтрак, выход из дома в темноте и бледный проблеск утра, к которому он повернулся спиной, входя в фабричные ворота. Еще один день из множества дней — и все одинаковые.

Но в жизни Джонни бывало и разнообразие: когда его ставили на другую работу или когда он заболевал. В шесть лет он нянчил Вилли и других ребят. В семь пошел на фабрику наматывать шпульки. В восемь получил работу на другой фабрике. Новая работа была удивительно легкая. Надо было только сидеть с палочкой в руке и направлять поток ткани, текущей мимо. Поток этот струился из пасти машины, поступал на горячий барабан и шел куда-то дальше. А Джонни все сидел на одном месте, под слепящим газовым рожком, лишенный дневного света, и сам становился частью механизма.

На этой работе Джонни чувствовал себя счастливым, несмотря на влажную жару цеха, ибо он был еще молод и мог мечтать и тешить себя иллюзиями. Чудесные мечты сплетал он, наблюдая, как дымящаяся ткань безостановочно плывет мимо. Но работа не требовала ни движений, ни умственных усилий, и он мечтал все меньше и меньше, а ум его тупел и цепенел. Все же он зарабатывал два доллара в неделю, а два доллара как раз составляли разницу между голодом и хроническим недоеданием.

Но когда ему исполнилось девять, он потерял эту работу. Виною была корь. Поправившись, он поступил на стекольный завод. Здесь платили больше, зато требовалось умение. Работали сдельно; и чем проворней он был, тем больше получал. Тут была заинтересованность, и под влиянием ее Джонни стал замечательным работником.

Ничего сложного тут тоже не было: привязывать стеклянные пробки к маленьким бутылочкам. На поясе у Джонни висел пучок веревок, а бутылки он зажимал между колен, чтобы действовать обеими руками. От сидячего и сгорбленного положения его узкие плечи сутулились, а грудная клетка была сжата в течение десяти часов подряд. Это вредно сказывалось на легких, но зато он перевязывал триста дюжин бутылок в день.

Управляющий очень им гордился и приводил посетителей поглядеть на него. За десять часов через руки Джонни проходило триста дюжин бутылок. Это означало, что он достиг совершенства машины. Все лишние движения были устранены. Каждый взмах его тощих рук, каждое движение костлявых пальцев было быстро и точно. Такая работа требовала огромного напряжения, и нервы Джонни начали сдавать. По ночам он вздрагивал во сне, а днем тоже не мог ни отвлечься, ни отдохнуть. Он был все время взвинчен, и руки у него судорожно подергивались. Лицо его стало землистым, и кашель усилился. Кончилось тем, что Джонни заболел воспалением легких и потерял работу на стекольном заводе.

Теперь он вернулся на джутовую фабрику, с которой в свое время начал. Здесь он мог рассчитывать на повышение. Он был хороший работник. Со временем его переведут в крахмальный цех, а потом в ткацкую. Дальше останется лишь увеличить производительность.

За эти годы машины стали работать быстрее, а ум Джонни — медленнее. Он уже больше не мечтал, как бывало в прежние годы. Однажды он был влюблен. Это случилось в тот год, когда его поставили направлять поток ткани, текущей на барабан. Предметом его любви была дочь управляющего, взрослая девушка, и он видел ее только издали и всего каких-нибудь пять-шесть раз. Но это не имело значения. На поверхности ткани, которая текла мимо, Джонни рисовал себе светлое будущее — он совершал чудеса производительности, изобретал диковинные машины, становился директором фабрики и в конце концов заключал свою возлюбленную в объятия и скромно целовал в лоб.

Все это относилось к давним временам, когда он не был таким старым и утомленным и еще мог любить. К тому же девушка вышла замуж и уехала, а его чувства притупились. Да, то было чудесное время, и он частенько вспоминал его, как другие вспоминают детство, когда они верили в добрых фей. А Джонни верил не в добрых фей и не в Санта-Клауса — он простодушно верил в те картины счастливого будущего, которыми его воображение расписывало дымящуюся ткань.

Джонни очень рано стал взрослым. В семь лет, когда он получил первое жалованье, началось его отрочество. У него появилось известное ощущение независимости, и отношения между матерью и сыном изменились. Он зарабатывал свой хлеб, жил своим трудом и тем как бы становился с нею на равную ногу. Взрослым, по-настоящему взрослым, он стал в одиннадцать лет, после того как полгода проработал в ночной смене. Ни один ребенок, работающий в ночной смене, не может оставаться ребенком.

В жизни его насчитывалось несколько важных событий. Однажды мать купила немного калифорнийского чернослива. Два раза она делала заварной крем. Это были очень важные события. Он вспоминал о них с нежностью. Тогда же мать рассказала ему об одном диковинном кушанье и пообещала когда-нибудь приготовить его; кушанье называлось «плавучий остров». «Это будет получше заварного крема», — сказала мать. Джонни годами ждал того дня, когда он сядет к столу и будет есть «плавучий остров», пока и эта надежда не отошла в область несбыточных мечтаний.

Как-то раз он нашел на улице двадцатипятицентовую монету. То было тоже крупное, даже трагическое событие в его жизни. Он знал, как должен поступить, еще раньше, чем подобрал монету. Дома, как всегда, было нечего есть, домой ему и следовало принести ее, как он приносил по субботам получку. Правильный путь был ясен, но Джонни никогда не имел карманных денег, и его мучила тоска по сладкому. Он изголодался по конфетам, которые доставались ему лишь по особо торжественным дням.

Джонни не пытался себя обманывать. Он знал, что совершает грех, и, пустившись в разгул на свои пятнадцать центов, грешил сознательно. Десять он отложил на вторую оргию, но, не имея привычки хранить деньги, потерял их. Это несчастье, словно нарочно, случилось как раз в то время, когда угрызения совести особенно жестоко терзали его, и оно представилось ему возмездием свыше.

Он с ужасом ощутил близость грозного и разгневанного божества. Бог видел — и бог покарал, лишив его даже плодов содеянного им греха.

Мысленно Джонни всегда оглядывался на это событие, как на единственное свое преступление, и всякий раз при этом заново испытывал угрызения совести. То была его греховная тайна. Вместе с тем по складу своего характера он при подобных обстоятельствах не мог не испытывать сожалений. Он был недоволен тем, как употребил найденные деньги. На них можно было купить больше; знай он быстроту божьего возмездия, он обошел бы бога, потратив все двадцать пять центов сразу. Он тысячу раз мысленно распоряжался этими двадцатью пятью центами, и с каждым разом все выгоднее.

Было еще одно воспоминание, далекое и туманное, но навеки втоптанное в его душу безжалостными ногами отца. Это был скорей кошмар, чем воспоминание о действительном событии, — нечто вроде той атавистической памяти, которая заставляет человека падать во сне и восходит ко временам, когда предки его жили на деревьях.

Воспоминание это никогда не посещало Джонни при дневном свете, когда он бодрствовал. Оно являлось ночью, в тот момент, когда сознание его гасло, погружаясь в сон. Он просыпался в испуге, и в первую страшную минуту ему казалось, что он лежит поперек кровати, в ногах. На кровати — смутные очертания отца и матери. Он не мог припомнить, как выглядел отец. Об отце он знал лишь одно: у него были грубые, безжалостные ноги.

Ранние воспоминания еще сохранились в его мозгу, но более поздних не существовало. Все дни были одинаковы. Вчерашний день или прошлый год были равны тысячелетию — или минуте. Ничего никогда не случалось. Не было событий, отмечающих ход времени. Время не шло, оно стояло на месте. Двигались лишь неугомонные машины, да и они никуда не шли, хотя и вертелись все быстрее.

…Когда ему минуло четырнадцать, он перешел в крахмальный цех. Это было громадным событием. Случилось наконец нечто такое, что не забудется за одну ночь и даже за неделю. Наступила новая эра. Это было для Джонни как бы олимпиадой, началом летосчисления. «Когда я стал работать в крахмальном» или «до», или «после того как я перешел в крахмальный» — вот слова, которые не сходили у него с уст.

Свое шестнадцатилетие Джонни отметил переходом в ткацкую, к ткацкому станку. Здесь снова была заинтересованность, так как платили сдельно. Он и тут отличился, ибо фабричный горн давно переплавил его плоть в идеальную машину. Через три месяца Джонни работал на двух станках, а затем на трех и на четырех.

После двух лет, проведенных в этом цехе, он вырабатывал больше ярдов ткани, чем любой другой ткач, и вдвое больше, чем многие из его менее проворных товарищей. И теперь, когда он начал работать в полную силу, дома зажили лучше. Впрочем, нельзя сказать, чтоб его заработок перекрывал потребности семьи. Дети подрастали. Они ели больше. Они пошли в школу, а учебники стоят денег. И почему-то чем быстрее Джонни работал, тем быстрее подымались цены. Повысилась даже квартирная плата, хотя дом разваливался на глазах.

Джонни вырос и казался от этого еще более тощим. Нервы его совсем расшатались, он стал раздражителен и брюзглив. Дети на горьком опыте научились сторониться старшего брата. Мать уважала его как кормильца семьи, но к этому уважению примешивался страх.

В жизни Джонни не было радостей. Дней он не видел. Ночи проходили в беспокойном забытьи. Остальное время он работал, и сознание его было сознание машины. Вне этого была пустота. Он ни к чему не стремился и сохранил только одну иллюзию, что он пьет превосходный кофе. Это была рабочая скотинка, лишенная всякой духовной жизни. Но где-то глубоко в подсознании, неведомо для него самого, откладывался каждый час работы, каждое движение рук, каждое сокращение мускулов, — и все это подготовило развязку, которая повергла в изумление и его самого, и весь его маленький мирок.

Однажды, поздней весной, Джонни вернулся с работы, чувствуя себя еще более усталым, чем обычно. За столом царило приподнятое настроение, но он этого не замечал. Он ел в угрюмом молчании, машинально уничтожая то, что стояло перед ним. Дети охали, ахали, причмокивая губами. Но Джонни был глух ко всему.

— Да знаешь ли ты, что ты ешь? — не выдержала наконец мать.

Он рассеянно поглядел в тарелку, потом на мать.

— «Плавучий остров»! — объявила она с торжеством.

— А-а, — сказал Джонни.

— «Плавучий остров»! — хором подхватили дети.

— А-а, — повторил он и после двух-трех глотков добавил: — Мне сегодня что-то не хочется есть.

Он положил ложку, отодвинул стул и устало поднялся.

— Я, пожалуй, лягу.

Проходя через кухню, Джонни волочил ноги тяжелее обычного. Раздевание потребовало титанических усилий и показалось таким ненужным, что он заплакал от слабости и полез в постель, не сняв второго башмака. Он чувствовал, как в голове у него словно растет какая-то опухоль, и от этого мысли становились расплывчатыми. Его худые пальцы, казалось, стали в толщину запястий, а кончики — ватными и такими же непослушными, как его мысли. Невыносимо ломило поясницу. Болели все кости. Болело все. А в мозгу начался стук, свист, грохот миллиона ткацких станков. Мировое пространство заполнилось снующими челноками. Они метались взад и вперед, петляя среди звезд. Джонни работал на тысяче станков, и они всё ускоряли ход; челноки сновали всё быстрее и быстрее, а мозг его все быстрее разматывался и превращался в нить, которую тянула тысяча снующих челноков.

На следующее утро Джонни не вышел на работу. Он был занят другой работой — на тысяче ткацких станков, стучащих в его голове. Мать ушла на фабрику, но прежде послала за врачом. «Тяжелая форма гриппа», — сказал тот. Дженни ухаживала за братом и выполняла все предписания врача.

Болезнь протекала тяжело, и только через неделю Джонни смог одеться и с трудом проковылять по комнате. Еще неделя, сказал врач, и он вернется на работу. Мастер ткацкого цеха посетил их в воскресенье, в первый день, когда Джонни полегчало.

— Лучший ткач в цеху, — сказал он матери. — Место за ним сохранят. Может встать на работу через неделю, в тот понедельник.

— Ты бы хоть поблагодарил, Джонни, — озабоченно сказала мать. — Он так был плох, до сих пор в себя не пришел, — виновато объяснила она гостю.

Джонни сидел сгорбившись, пристально глядя в пол. Он оставался в этой позе еще долго после ухода мастера. На дворе стемнело, и после обеда он вышел посидеть на крыльце. Иногда губы его шевелились. Казалось, он был погружен в какие-то бесконечные вычисления.

На следующий день, когда в воздухе потеплело, Джонни снова уселся на крыльце. В руках у него был карандаш и бумага, и он долго с натугой и поразительным старанием высчитывал что-то.

— Что идет после миллионов? — спросил Джонни в полдень, когда Вилли вернулся из школы. — И как их считают?

К вечеру вычисления были закончены. Каждый день, уже без карандаша и бумаги, Джонни выходил на крыльцо. Он пристально смотрел на одинокое дерево, которое росло на другой стороне улицы. Он разглядывал это дерево часами; и особенно занимало его, когда ветер раскачивал ветви и шевелил листья. Всю эту неделю Джонни словно вел долгую беседу с самим собой. В воскресенье, все так же сидя на крыльце, он несколько раз громко рассмеялся, к великому смятению матери, которая уже много лет не слыхала смеха своего старшего сына.

На следующее утро, в предрассветной тьме, она подошла к кровати, чтобы разбудить его. Он успел выспаться за неделю и проснулся без труда. Он не сопротивлялся, не тянул на себя одеяло, а лежал спокойно и заговорил:

— Ни к чему это, мама.

— Опоздаешь, — сказала она, думая, что он еще но проснулся.

— Я не сплю, мама, но все равно — ни к чему это. Ты лучше уйди. Я не встану.

— Да ведь работу потеряешь! — вскричала она.

— Сказал, не встану, — повторил он каким-то чужим, бесстрастным голосом.

В то утро мать сама не пошла на работу. Эта болезнь была похуже всех, дотоле ей известных. Лихорадку и бред она могла понять, но это же было явное помешательство. Она накрыла сына одеялом и послала Дженни за врачом. Когда тот явился, Джонни мирно спал и так же мирно проснулся и дал ощупать свой пульс.

— Ничего особенного, — сказал доктор, — очень ослабел, конечно. Кожа да кости!

— Да он всегда был такой, — сказала мать.

— Теперь уйди, мама, дай мне поспать.

Джонни сказал это кротко и спокойно, так же спокойно повернулся на другой бок и заснул.

В десять часов он проснулся, встал с постели и вышел на кухню. Мать с испугом посмотрела на него.

— Я ухожу, мама, — объявил он. — Давай простимся.

Она закрыла лицо передником, опустилась на стул и заплакала. Джонни терпеливо ждал.

— Вот дожила! — проговорила она сквозь слезы; потом, отняв передник от лица, подняла на Джонни испуганные глаза, не выражавшие даже любопытства. — Да куда же ты пойдешь?

— Не знаю… куда-нибудь.

Перед внутренним взором Джонни ярким видением возникло дерево, которое росло на другой стороне улицы. Оно так запечатлелось в его сознании, что он мог увидеть его в любую минуту.

— А как же работа? — дрожащим голосом проговорила мать.

— Не буду я больше работать.

— Господь с тобой, Джонни! — заголосила она. — Что ты говоришь! Это казалось ей кощунством. Слова Джонни потрясли ее, как хула на бога в устах сына потрясает набожную мать.

— Да что на тебя нашло? — спросила она, делая слабую попытку проявить строгость.

— Цифры, — ответил он. — Цифры, только и всего. Я за эту неделю подсчитал — и просто сам удивился.

— Не пойму, при чем тут цифры? — всхлипнула она.

Джонни терпеливо улыбнулся, а мать со страхом подумала: куда девалась его обычная раздражительность?

— Сейчас объясню, — сказал он. — Я вымотался. А отчего? От движений. Я их делал с тех самых пор, как родился. Я устал двигаться, хватит с меня. Помнишь, когда я работал на стекольном заводе? Пропускал триста дюжин в день. На каждую бутылку приходилось не меньше десяти движений. Это будет тридцать шесть тысяч движений в день. В десять дней — триста шестьдесят тысяч. В месяц — миллион восемьдесят тысяч. Отбросим даже восемьдесят тысяч, — он сказал это с великодушием щедрого филантропа, — отбросим даже восемьдесят тысяч, и то останется миллион в месяц, двенадцать миллионов в год! За ткацкими станками я делаю вдвое больше движений. Это будет двадцать пять миллионов в год. И мне кажется, я уже миллион лет их делаю.

А эту неделю я совсем не двигался. Ни одного движения по нескольку часов подряд. До чего ж хорошо было сидеть, просто сидеть и ничего не делать. Никогда мне не было счастья. Никогда у меня не было свободного времени. Все время двигайся. А какая в этом радость? Не буду я больше ничего делать. Буду все сидеть да сидеть, все отдыхать да отдыхать… а потом опять отдыхать.

— А что будет с Вилли и с ребятишками? — в отчаянии спросила мать.

— Ну конечно, Вилли и ребятишки… — повторил он.

Но в голосе его не было горечи. Он давно знал, какие честолюбивые мечты лелеяла мать в отношении младшего сына, но уже не чувствовал обиды. Ему теперь все было безразлично. Даже это.

— Я знаю, мама, что ты задумала для Вилли, чтобы он окончил школу и стал бухгалтером. Да нет, будет с меня. Придется ему работать.

— А я-то тебя растила, — заплакала она и опять подняла передник, но так и не донесла его до лица.

— Ты меня не растила, — сказал он кротко и грустно. — Я сам себя растил, мама. И Вилли я вырастил. Он крепче меня, плотнее и выше. Я, должно быть, недоедал с малых лет. А пока он подрастал, я работал и добывал для него хлеб. Но с этим кончено. Пусть Вилли идет работать, как я, или пусть пропадает, мне все равно. Хватит с меня. Я ухожу…

Мать не отвечала. Она снова плакала, уткнув лицо в передник. Джонни приостановился в дверях.

— Я ведь делала все, что могла, — всхлипывала мать.

Джонни вышел из дому и зашагал по улице. Слабая улыбка осветила его лицо, когда он взглянул на одинокое дерево.

— Теперь я ничего не буду делать, — сказал он самому себе негромко и нараспев; потом задумчиво поглядел на небо и зажмурился — яркое солнце ослепило его.

Ему предстояла долгая дорога, но он шел не спеша. Вот джутовая фабрика. До ушей его донесся приглушенный грохот ткацкого цеха, и он улыбнулся. Это была кроткая, тихая улыбка. Он ни к кому не чувствовал ненависти, даже к стучащим, скрежещущим машинам. В душе у него не было горечи — одна безграничная жажда покоя.

Чем дальше он шел, тем реже попадались дома и фабрики, тем шире раскрывались просторы полей. Наконец город остался позади, и Джонни вышел к тенистой аллее, тянувшейся вдоль железнодорожного полотна. Он шел не как человек и не был похож на человека. Это была пародия на человека — заморенное, искалеченное существо ковыляло, свесив плети рук, сгорбившись, как больная обезьяна, узкогрудая, нелепая, страшная.

Он миновал маленькую станцию и повалился в траву под деревом. Весь день он пролежал там. Иногда он дремал, и мускулы его подергивались во сне. Проснувшись, лежал без движения, следя глазами за птицами или глядя в небо сквозь ветви над головой. Раз или два он громко рассмеялся — видимо, без всякой причины.

Когда сумерки сгустились в ночную тьму, к станции с грохотом подкатил товарный состав. Пока паровоз перегонял часть вагонов на запасной путь, Джонни подкрался к поезду. Он открыл дверь пустого товарного вагона и неуклюже, с трудом забрался туда. Потом закрыл за собой дверь. Паровоз дал свисток. Джонни лежал в темноте и улыбался.

@темы: История, Литература

---

Пишет  Sindani:
Пишет  Константин Редигер:

Интересная заметка о сканировании мозга людей, переживающих трипы.

@темы: Медицина, Биология

---

Пишет  N.K.V.D.:

"Сідай, синку, я і так бачу, що ти не москаль" (с.)

Корейское казачество

"Уссурийские казаки, раньше других групп восточнославянских жителей края, стали выращивать принесенные в Приамурье китайскими и корейскими мигрантами сою, чумизу, бахчевые и кукурузу. Вместе с этими растениями, судя по всему, ими были позаимствованы и приемы их возделывания. Весьма вероятно (хотя эта тема на сегодня еще практически не изучена), что уже в 1892–1910 гг. процесс корейско-казачьей культурной интерференции затронул и сферу духовных представлений.

В некоторых местностях этнокультурное взаимодействие казаков и корейцев в рассматриваемый период приводило к ассимилированию, культурному и социальному «оказачиванию» последних. Так, рассчитывая, по-видимому, упрочить свое экономическое положение, о желании «показачиться» в конце XIX в. заявляли иноподданные корейцы, проживавшие на казачьих землях близ р. Иман. Как свидетельствуют фотографии корейцев в казачьей форме (предположительно жителей пос. Манакинского Полтавской станицы), сделанные в начале ХХ в., по крайней мере, части таких желающих все же удавалось получить согласие войсковой администрации. Кроме того, исследователями обнаружены данные о заключении между представителями уссурийского казачества и корейцами смешанных браков"

источник

@темы: История

---

27.01.2012 в 01:03

Пишет  Сарт:

лол

@темы: Юмор

---

Winter is coming Фандаб

@темы: Кино

---

Вот об этой говорил

Пишет  Wizzard Rick:
Пишет  Зе Пантейру:
Their law


Kill Hollywood

24.01.2012 в 21:01

Пишет  Gonzzza:

24.01.2012 в 20:20

Пишет  Shizuku:

---

Пишет  Morceleb:
На рубеже эпох

Винтовой деревянный 120-ти пушечный линейный корабль и броненосец береговой обороны, Англия, 70-е года 19 века.
Вдохновленные успехом Монитора морские державы бросились строить броненосцы береговой обороны, низкобортные, обладающие крайне низкой мореходностью, но относительно дешевые и способные в одиночку управиться с парой-тройкой таких линейных кораблей, как на заднем плане, оставшись, практически, невредимыми.
Можно понять, зачем такие корабли нужны были, например, России - в Финском заливе с его не столь сильными, как в Атлантике и Тихом океане штормами они были предпочтительнее, чем мореходные броненосцы, а учитывая их малую осадку, могли действовать не боясь сесть на мель, но вот колониальной Великобритании....
Тем не менее, подобных кораблей у английской короны было немало.
Впрочем, увлечение кораблями этого класса быстро прошло после ряда катастроф, закончившихся гибелью кораблей во время несильных (для высокобортного корабля неопасных) штормов.

@темы: Флот, Военная история, История

---

27.01.2012 в 18:08

Пишет  Hius:

Ведьмак? Скоро на консолях
Молодцы всё-таки поляки, взялись и тянут, и делают. И ведь хорошо делают, чертяки! Да и продвигают неплохо. И на западе их принимают тоже тепло.

А ролики-то какие делают, а!

Только я не понял, Томаш Багински от них уже ушел? Им теперь кто-то другой ролики делает?

---

Доброутрокартинка)

---

@темы: Чаепитие

---

---

Цитаты из "Пять сантиметров в секунду"

Вчера я видел сон. Очень старый сон. Во сне нам все еще по 13 лет. Вокруг огромная равнина, вся покрытая снегом. Далекие огни домов расплываются и тонут во тьме. Мы идем по ковру, свежевыпавшего снега, не оставляя следов, идем и думаем… Однажды мы снова будем любоваться сакурой вместе. Ни он, ни я не сомневались в том, что все будет именно так!

Мне показалось, в это мгновение я понял, что такое вечность, что такое душа, что такое чувства… И я ощутил, будто могу поделиться с Акари всем, что случилось со мной за тринадцать лет моей жизни. А в следующее мгновение мне стало невыносимо грустно. Тепло Акари, тепло её души… стало частью меня, но как мне с ним поступить? Куда мне его отнести? Этого я не знал. Но ясно понимал, что мы не сможем всегда быть вместе. Жизнь, слишком большая для нас двоих, и безграничная необъятность времени безнадёжно простирались над нами. И всё же охватившее меня беспокойство постепенно таяло. Пока не остались только нежные губы Акари.

От повседневной жизни вокруг нас скапливается печаль. В белье, что высохло на солнце, в зубной щётке на полочке в ванной, в истории сообщений мобильного телефона.

Я всё ещё люблю тебя. И хотя мы с тобой обменялись, наверное, тысячей писем, наши сердца не смогли сблизиться даже на сантиметр.

С какой скоростью я должен жить, чтобы вновь встретиться с тобой?..

Как случилось, что я привык набирать сообщения, у которых нет адресата?

Твои следы исчезнут через час, но она тебя не забудет никогда. А ты так и не сказал ей. Жизнь короче, чем ты думаешь. Люби, пока можешь…

Все эти годы я бежал вперёд, хотел обрести что-то важное, что-то недостижимое, и, кажется, в конце концов, остался ни с чем. Я не знал откуда вырвалась эта тревожная мысль, и боялся признаться себе, что это правда, и продолжал работать. Потом, я заметил, что день ото дня моё сердце ожесточается, а жить становится всё невыносимее. Однажды утром я с ужасом осознал то, что до сих пор не мог принять. Мне стало ясно, сколь многое я утратил. Я уволился из компании, и я понял, что стою на краю пропасти…

Отчаянно и безрассудно взметнув руку к небу, мы отправили в полет огромную глыбу металла, чтобы пристальнее вглядеться в безумно далекие космические пространства.
(о запуске космического корабля)

Наверное это будет по-настоящему одинокое странствие превосходящее всякое воображение.. полет к далекой цели в абсолютной пустоте без надежды встретить в пустоте даже атом водорода..
Каково это очутиться в бездне и верить всем сердцем, что ты приближаешься к тайнам вселенной?
Как долго мы будем лететь? Как долго мы сможем лететь?

В то мгновение я ясно ощутил, что значит вечность… что значит сердце… что значит душа. Я словно бы понял всё то, что случилось со мной за тринадцать лет. Но мгновение прошло, и мне стало невыносимо грустно. Я отчётливо понял только то, что отныне мы с ней уже не сможем быть всегда вместе. Нас по-прежнему ждала необозримая жизнь. Перед нами раскинулась неизбежная равнина времени без конца и края…

запись создана: 07.03.2011 в 08:15

@темы: Аниме, Личное

---

С добрым холодным утром ))

На улице минус семнадцать, что для наших обычных минус три в январе почти рекорд.

@темы: Личное

---

@темы: Чаепитие

---

Пишет  Сарт:
Пишет  Сурт:
В сети проскальзывал ролик с девушками, которые крутили шашки под музыку и все от этого дико пёрлись в комментах, несмотря на явную показушность и общий невысокий уровень техники.
Так вот, представляю вам действительно_мастера своего дела:

---

Самые важные научные достижения 2011 года.

В уходящем году ученые создали синтетическую бактерию, преодолели скорость света и расшифровали средневековый геном. Журнал «Наука и жизнь» представляет эти и другие важные открытия уходящего года.

1. Главным новогодним подарком ученых к 2011 году стала расшифровка ядерного генома древнего гоминида, найденного в Денисовой пещере на Алтае в 2008 году новосибирскими археологами. Оказалось, что обнаруженный фрагмент фаланги пальца маленькой девочки принадлежит ранее неизвестной ветви человеческого рода. Это означает, что в то время как по Европе бродили неандертальцы, а кроманьонцы только начинали завоевывать мир, в Азии жили другие человекообразные существа.

ДНК гоминида больше походит на неандертальскую, чем на человеческую. Разделение предков неандертальцев и собственно неандертальцев и Homo altaiensis, как назвали человека из Денисовой пещеры, произошло около 640 000 лет назад. Ученые утверждают, что «алтайский человек» сосуществовал и спаривался с прямыми предками современного человека.

2. Также к прошлогодним новогодним праздникам в калифорнийском озере Моно ученые сообщили об открытии бактерии-инопланетянки, у которой в ДНК и РНК фосфор замещается на мышьяк.

Это открытие позволяет говорить о новой форме жизни на Земле, и не только на ней - ведь до сего времени считалось, что существует шесть элементов жизни – углерод, водород, азот, кислород, фосфор и сера. Из этих атомов собраны все молекулы, составляющие земные живые организмы, – от водорослей до человека. Но открытие уникальной бактерии в калифорнийском озере Моно заставило ученых усомниться в этой аксиоме биологии.

Возможно, на других планетах в других условиях возможны формы жизни, использующие для своей жизнедеятельности не только шесть земных элементов. Ведь на других планетах и на луне мышьяк более распространен, чем фосфор. Кстати, на заре существования нашей планеты, в ее атмосфере тоже содержалось много мышьяка. Так что ранние формы жизни вполне могли быть «мышьяк-содержащими».

3. Одним из важнейших прорывов уходящего года стало достижение скорости, превышающей скорость света. 23 сентября рано утром исследователи проекта OPERA (Oscillation Project with Emulsion-tRacking Apparatus) в ЦЕРНе объявили, что нейтрино могут обгонять световые частицы (фотоны). Детектор регистрировал их на 60 наносекунд раньше, чем положено по теории.

По словам участника эксперимента в ЦЕРНе Антонио Эредитато, этот результат совершенно неожиданный. Измерения проведены с наносекундной точностью. Ученые перепроверяли результаты на возможные ошибки, но не нашли ни одной. Да и о какой ошибке может идти речь, если результат воспроизведен десятки тысяч раз. Если результаты наблюдения верны, последствия для мира физики могут стать ошеломляющими.

4. В начале 2011 года исследователи из Калифорнийского университета в Беркли высчитали, что у Млечного Пути имеется тёмная галактика-спутник массой около 10 миллиардов Солнц. Новый объект получил наименование «галактика икс» (Galaxy X). Расположен он примерно в 260-300 тысячах световых годах от центра нашей родной Галактики. «Галактику X» невозможно разглядеть в телескопы.

Эта галактика состоит главным образом из таинственной тёмной материи (чем бы та ни была), а проявляет она себя только через гравитацию. Она расположена почти на противоположном от нас краю Млечного Пути, и наблюдать за ней мешает галактический диск из газа и пыли.

5. В 2011 году американские специалисты впервые показали, что биологическими функциями могут управлять макромолекулы, созданные «дизайнерами» в лабораторных условиях.

Информация, закодированная в искусственных белках, – абсолютно новая, она не имеет никакого отношения к той, что содержится в природой задуманных генах. Тем не менее, этого достаточно, чтобы бактерии жили и росли, «руководствуясь» творением ученых.

Майкл Хехт из Принстонского университета и его коллеги создали коллекцию не существующих в природе генов и синтезировали на их основе искусственные белки, которых не знает природа. Затем «ненастоящие» белки, по свои свойствам «похожие» на некоторые необходимые клетке ферменты, внедрили в мутантные штаммы бактерий. Причем из генома бактерий заранее «выбили» те самые гены, которые отвечают за синтез этих ферментов в клетке. Данные ферменты абсолютно необходимы клетке для выживания в определенных ситуациях, в частности, при недостатке пищи. Невероятно, но из «генетических инвалидов» выжили лишь те организмы, которых «оснастили» новыми белками, не существующими в природе.

6. 18 июля 2011 года с космодрома Байконур стартовала ракета «Зенит-2СБ» с разгонным блоком «Фрегат-2СБ», несущая на борту астрофизический спутник-модуль «СПЕКТР», на котором установлен радиотелескоп «Радиоастрон» с параболической антенной и аппаратным комплексом.

В программе работы «Радиоастрона» – проведение исследований гравитационного поля Земли, сверхмассивных чёрных дыр в центрах далёких и близких галактик, черных дыр звёздных масс в нашей галактике, нейтронных и кварковых звёзд, областей звездообразования в нашей и других галактиках, облаков межзвёздной плазмы, мазеров, пульсаров, квазаров – всего до тысячи объектов.

В конце года специалистам Астрокосмического центра ФИАН (АКЦ ФИАН) удалось добиться быстрого положительного результата в поиске корреляционных сигналов от космических объектов в диапазонах наблюдений 18 и 6 см. Это позволило начать наблюдения по ранней научной программе раньше запланированного срока. Первым объектом исследования с Радиоастрона стала далекая активная галактика в созвездии Ящерицы BL Lacertae.

7. В 2011 году в Подмосковье построили экспериментальный активный дом, обогревающийся теплом земли и солнца. Проект первого активного экодома разрабатывали молодые московские архитекторы из экспериментальной лаборатории при участии Института строительной физики РАН и Санкт-Петербургского государственного архитектурно-строительного университета.

Активный дом в Подмосковье построен по каркасной технологии. Специально разработанная конструкция каркаса толщиной около 1 м обеспечивает равномерный теплопоток и минимальные теплопотери – используется «сэндвич» из материалов с низким коэффициентом теплопроводности, которые не пропускают влагу и обладают высокой теплоёмкостью. Расчёты показали, что удельный расход тепловой энергии на отопление дома за отопительный сезон составляет 30 – 38 кВтч/кв.м в год. По утверждению авторов проекта, это в 7-9 раз ниже среднего энергопотребления в нашей стране.

Как реально будет «работать» дом, покажет полугодовой эксперимент – в активном доме поселится семья с тремя детьми, на долю которой выпало тестировать дом на протяжении всей зимы и весны.

8. В конце 2011 года ученые буквально подняли из могил и секвенировали молекулы ДНК «Черной смерти», уничтожившей в Средние века треть населения Европы.

Под именем Yersinia pestis скрывается патоген, в свое время уничтоживший треть населения Европы, а также еще массу народа в Африке и Азии. Он ответственен, в частности, за то, что называют «Черной смертью» — одну из трех крупнейших пандемий чумы, зародившуюся в Монголии и уничтожавшую европейцев в период с 1346 по 1351 год. Спустя почти семь веков человечество решило разобраться, как ей удалось достичь тогда таких чудовищных результатов.

Современные технологии секвенирования и совершенствование методов манипуляции с ДНК позволили коллективу ученых из Канады, США и Германии реконструировать геном возбудителя европейской эпидемии бубонной чумы XIV века. Генетический материал удалось получить из останков жертв эпидемии, захороненных в Восточном Смитфилде — районе современного Лондона. Анализ генома средневековой Yersinia pestis не выявил радикальных отличий от геномов современных штаммов. Авторы склоняются к тому, что то невероятное количество жертв, которое унесла Черная смерть, связано не столько с особенностями штамма, но в значительной мере, с факторами окружающей среды, динамикой распространения через организмов-носителей и повышенной восприимчивостью к патогену тогдашнего населения Европы.

Автор: Ольга Белоконева
Источник: www.nkj.ru

@темы: Генетика, Химия, Биология, Астрономия, Наука, Физика

---

"Heaven's Soldiers"

Пока продолжение поста о попаданцах в аниме буксует, я вам представлю корейский фильм в котором: Объединённые войска Северной и Южной Кореи из альтернативной реальности под предводительством будущего адмирала Ли Сунсина противостоят вторжению Чжурчжэний в 1572.
В качестве бонуса - у них есть ядерная боеголовка с запущенным таймером.



Фильм явно не шедевр, бюджет тоже подкачал, юмор местами не в тему, драматизм - ура-патриатизм, историчность хромает, и т.д., но посмотреть можно.

@темы: Кино

---

Самый дешёвый в мире планшет

планшет Aakash

В декабре 2011 г. фирма Datawind совместно с Индийским технологическим институтом Раджастана выпустила на рынок планшетный компьютер Aakash с рекордно низкой ценой – около 50 долл. США. Менее чем через месяц был представлен еще один ультрадешёвый (пока, правда, теоретически) планшет OLPC XO 3.0, предназначенный для распространения в развивающихся странах.

На днях было объявлено о выпуске первого планшетного компьютера серии OLPC XO 3.0 Его основа – гигагерцовый чипсет Armada 618 с процессорным ядром на основе архитектуры ARMv7. Чипсет поддерживает беспроводные стандарты WiFi, Bluetooth, сотовый протокол 3G и имеет интерфейсы USB 2.0 и HDMI. Разрешение 8-дюймового сенсорного дисплея (TFT или LCD) 1024x786 пикселей. У планшета 512 МБ оперативной и 4 ГБ флэш-памяти. Как и в предыдущих моделях OLPC, есть возможность заряжать батарею планшета «альтернативными» методами – с помощью солнечной батареи или ручного генератора. Для защиты дисплея предусмотрена резиновая крышка, а сам планшет выполнен в обычной для OLPC бело-зеленой цветовой гамме. Стоимость нового планшета объявлена традиционно «менее 100 долларов», но точной информации о ней пока нет, известно только, что она будет зависеть от типа дисплея. Стоит заметить, что современные планшеты со схожими характеристиками и с аналогичным процессором, например, 8-дюймовый Vizio, стоят более 300 долл. Выпуск планшета XO 3.0 планируется в начале весны этого года.

Альтернативой (или, скорее, дружеским конкурентом) компьютерам OLPC стали планшеты Ubislate, разработанные индийской фирмой Datawind. Характеристики планшета первого поколения Ubislate 7, получившего название Aakash («Небо»), достаточно скромны. Он построен на основе процессорного ядра ARM11 с тактовой частотой 366 мГц. На планшете установлена операционная система Android 2.2, но из-за отсутствия SIM-модуля невозможен доступ к Android Market, поэтому разработчикам пришлось создать собственный сервер с приложениями для этого компьютера. Кроме этого, возможности планшета ограничивал небольшой объем памяти – 256 мегабайт, и резистивный 7-дюймовый экран, который не поддерживает технологию «мультитач». Однако его стоимость составляет всего 2500 рупий (50 долл.), причем индийские студенты могли приобрести его с 50% скидкой. Планшеты второго поколения Ubislate 7+ более совершенны: имеют процессор Cortex A8 (ARMv7) с частотой 700 мГц, более ёмкий аккумулятор, полноценный модуль GSM и работают под управлением Android 2.3. Стоит он немного дороже – 3000 рупий (около 60 долл.). Приблизительно такая же стоимость сейчас у самых простых планшетных компьютеров китайского noname-производства с экраном меньшего размера и без GSM-модуля, так что смело можно сказать, что индийские инженеры создали действительно самый дешевый в мире функциональный планшет.

Первый этап продаж планшета Aakash начался 16 декабря 2011 г. Одновременно начали приниматься предварительные заказы на Ubislate 7+ (производство стартует с начала 2012 г.). Уже через три дня после начала продаж было объявлено о том, что планшеты Aakash полностью распроданы, а через две недели количество предварительных заказов превысило отметку в 1,4 млн. Последние на сегодняшний день заказы планируется выполнить не раньше марта. Эксперты компании Datawind заявили о том, что такой успех их продукта был совершенно неожиданным. В связи с этим планируется открыть в Индии три новых фабрики, которые будут поставлять около 70-75 тыс. компьютеров в день.

Конечно же, о конкуренции между двумя производителями доступных для всех компьютеров речи быть не может. Более того, после официального представления планшета Aakash компания OLPC совершенно бесплатно предоставила доступ к своим технологиям для индийских специалистов. Остается только пожелать успеха обеим компаниям, благодаря которым современные информационные технологии стали доступны для многих людей из стран с не очень удачной судьбой.


планшетный компьютер XO 3.0 с солнечной батареей.

(с) НАУКА И ЖИЗНЬ