Шимун Врочек.

[MIF-zgyri]

Сегодня я порекомендую вам одного автора и несколько его небольших рассказов:
Шимун Врочек пишет о себе:.
Имя польское, фамилия - чешская, происхождение рабоче-крестьянское. Хотя спокойно (и даже с удовольствием) воспринимаю обращение "пан". Пишу фантастику, фэнтези, все мрачное и жестокое. Иногда смешное.

Превью к рассказам:

ТРИ МЕРТВЫХ БОГА
- Рр-а-а-а!
Воспоминание детства: ревущая толпа, вывернутые голыми руками камни мостовой. Улицы Скироса, ругань, беготня, крики... Дядька Флавий -- огромный, всклокоченный, небритый -- с глухим рычанием поднимающий над головой бревно. "Шлюхи!", кричит дядька. Это просто и понятно. Даже мне, восьмилетнему мальчишке. Шлюхи -- во дворце, дворец дядька с друзьями возьмет, всем будет радость. Даже мне, Титу, пусть я еще маловат для камня из мостовой... Впрочем, для шлюх я маловат тоже.
Сейчас, набрав сорок лет жизни, став старшим центурионом Титом Волтумием, я понимаю, что дядька был прав: тот, кто ведет за собой, всегда называет сложные вещи простыми словами. Что было горожанам до свободы личности, до права и власти, до легитимности... или как ее там? Сложная вещь становится простой, когда вождь берет слово. Оптиматы -- грязные свиньи, трибун -- козел, патриции -- шлюхи. Это было понятно мне, восьмилетнему...
И тем более понятно всем остальным.
- Рр-а-а-а!
Ревет толпа, бежит толпа. Потоком, мутным, весенним, несущим мусор и щепки... И я, восьмилетний Тит, будущий задница-центурион, как меня называет легионная "зелень", тоже бегу.
...Когда навстречу потоку встал строй щитов, я подхватил с земли камень и швырнул изо всех сил. Эх, отскочил! "Молодец, пацан!", ухмыльнулся кто-то, вслед за мной нагибаясь за камнем. Булыжники застучали по щитам -- легионеры выстроились "черепахой" (разболтанной и не слишком умелой, как понимаю я с высоты тридцати лет службы), но вреда каменный дождь нанес немного. Вскрикнул неудачливый легионер, центурион проорал команду: что-то вроде "держать равнение, обезьяны!", строй щитов дрогнул и медленно двинулся на нас.
Это было страшно.
Атака легиона -- это всегда страшно. Иногда, проверяя выучку центурий, я встаю перед строем и приказываю младшему: шагом -- на меня. Строем, без дротиков, молча... Озноб продирает хребет, скулы сами собой твердеют -- кажется, я снова на улицах Скироса, и снова сверкающая змея легиона глотает улицу стадия за стадией...
Я кричу: подтянись, левый край, не говно месишь!
Я говорю: четче шаг, сукины дети!
А после, снимая шлем, чувствую пальцами влагу на подкладке...
Читать польностью

ВОСЬМОЙ РЫЦАРЬ
...- А люди потом назовут наш поход как-нибудь романтично, - сказал Лисий Хвост. - Скажем, Поход Героев. Вам нравится, Капитан?
- Нет. А вам, Ришье?
- Ну я-то не герой.
- Да? - Вальдар посмотрел рыцарю в глаза. - Замечательно. Больше всего я ненавижу ситуации, когда возникает необходимость в героях. Война -- это работа, Ришье. Ее нужно вести умело и спокойно. Профессионально. Когда же любитель берется за работу профессионала... Вкривь, вкось, с надрывом и кровью... И обычно умирает, надорвавшись... А потом веками живет в народной памяти... Это и есть -- героизм. Иногда он поразительно напоминает глупость, не находите?
- Вы не любите героев?
- Я -- профессионал, - отрезал Вальдар. Несколько более резко, чем собирался. Помолчал. - Спокойной ночи, Ришье.
- Спокойной ночи, Капитан. Хороших снов.
Читать полностью

Эльфы на танках
...Дмитр посмотрел на Энедо снизу вверх. Красивый, черт возьми... и настолько эльф! Даже страшно.
- Уходи, идиот! Ты почти дома, ты понимаешь?!
- Я -- человек, - сказал Риннувиэль. - Люди людей не бросают.
- Еще как бросают! - закричал Дмитр. От потери крови голова стала легкой-легкой. - Еще как бросают! Ты идиот, Энедо! Ты придумал себе людей! Мы не такие, понимаешь?! Мы -- не такие.
- Я такой, - спокойно сказал Энедо. Поднял стреломет Дмитра, улыбнулся. - До встречи на том свете, командир... Да, хотел спросить. Я же человек, правда?
Дмитр посмотрел ему в глаза:
- Правда.
Читать полностью.


Скоро дембель
Капля сорвалась с потолка и со щелчком размазалась по бетону.
- Еще раз, - сказал человек в шинели. Голос у него был сиплый и отдавался эхом в пустоте подвала. Глаза светлые. Черные волосы с проседью. - Называете свое фамилия-имя, полных лет. Город и где работали. Все понятно?.. Не слышу.
"Так точно", нестройно прогудел строй. Сейчас прикажет повторить, подумал Матвей. Наш военрук всегда приказывал. Добивался единого слитного рыка. С-сука. Придешь со смены, а он: ну, еще раз. Потом спрашивал: что, мало каши ели?
Вместо этого человек в шинели сказал:
- Начнем с тебя.
Худой паренек в серой майке и синих спецовочных штанах. От холода он сутулился и казался гораздо ниже своих метра семидесяти.
- Крашенич Гнат, - сказал паренек. - Город Визима. Бывший старший токарь на хтонической фабрике.
- Старший токарь? - человек в шинели заглянул в бумаги. Посмотрел на паренька. - У тебя же бронь?
Гнат пожал плечами. Лицо у него было детское, а руки – потемневшие, перевитые жилами. Взрослые. Ладони крупные как лопаты.
- Я доброволец, - сказал Гнат. Лицо вдруг стало суровым. Недолго, на краткое мгновение... но этого было достаточно. Человек в шинели кивнул. Что-то записал в своих бумагах.
- Хорошо. Полных лет?
- Семнадцать.
Человек моргнул.
Проняло, понял Матвей. Даже его проняло... Строй загудел. Семнадцать было много. Да что там, много! До черта и больше.
- Разговорчики! - сказал человек. - Следующий.
- Борьянович Ингвар. Вышеград. Четырнадцать лет...
...
- Стасюк Гедимин. Лятницы. Четырнадцать лет...
...
- Кривин Матвей. Вышеград. - сказал Матвей. - Хтонический завод имени князя Гроднецкого. Логистик третьего уровня...
Понимающий гул "ооо!".
Человек в шинели смотрел на него очень внимательно. Еще бы. Специалистами такого уровня не разбрасываются. Железная бронь. Мозг дракона – вещь тонкая, здесь нужно работать на кончиках пальцев... Я и работал, подумал Матвей.
- Тоже доброволец? - спросил человек.
- Нет, - Матвею никогда еще в жизни так не хотелось ответить "да", как сейчас. Но – нельзя. А если человек в шинели проверит информацию? Опять вернуться на эту каторгу? Да пошли вы со своим... имени Гроднецкого...
- Нет. Профнепригодность.
Человек в шинели сделал пометку в бумагах.
- Понятно. Следую... Нет, стоп. Отставить. Сколько лет?
А вот теперь будет весело, подумал Матвей.
- Полных? Двадцать четыре.
- Сколько?!
"Вот это и значит: удивление", - подумал Матвей. Строй загудел, как растревоженный улей. Человеку в шинели, несмотря на седину, исполнилось от силы лет двадцать.
Читать дальше

Мы - стена
Гигантская стена посреди океана. Стена уходит вниз и в стороны, насколько хватает глаз.
Это стена состоит из китов.
Синие и серые, кашалоты и горбачи, гренландские киты и бутылконосы. Все они здесь. Все до одного.
Иногда за стеной мелькает нечто. Не разглядеть, что именно, но что-то страшное.
Киты держат стену. Они держат ее из последних сил.
А потом Динке кажется, что она одна из них. Самка серого кита. Ее кожа заросла наростами и кишит паразитами. Она слепа на левый глаз. Она годами вынашивала детеныша, чтобы потерять его через месяц. Она помнит, как горит внутри нее молоко, которое больше некому пить. Она помнит, как бурлила вода, как резали поверхность воды гладкие, словно отмытые с мылом, черно-белые спины касаток. Как бился малыш, когда они играючи заходили в атаку. Стремительная изящная смерть. Как кричала она, когда вода вспенивалась красным. И она, понимая, что уже ничего не выйдет, раз за разом бросалась к детенышу. Как он, белесый и неуклюжий, вдруг перестал грести и замер. А она, не желая верить, раз за разом пыталась взвалить его себе на спину. Как она кричала в пустоту моря. Кричала о том, что ее мальчика больше нет.
Мой мальчик.
Как мне тебя не хватает. Мне тяжело держать стену. Я старая глупая самка серого кита.
Я знаю, в этой стене стоят и твои убийцы. Касатки. Я их не проклинаю. Нет.
Пусть я не увижу, как ты сильный и смелый, заросший наростами, нагуливаешь жир и выпрыгиваешь из воды, чтобы взмахнуть хвостом и поднять мириады брызг...
Пусть не увижу.
Я знаю, пока я здесь, ты не умер.
Мой мальчик.
Пусть они знают, что я держу стену и за тебя тоже.
Читать полностью


Последний романтик
Я девчонку прижал, она -- раскаленная. Как уголек. Вернее, мне так с холоду почудилось. Морковка «дулю» выплюнула и проснулась. Смотрит на меня. Глаза серые, рожица серьезная.
- Гу, - говорит.
Потом выгибаться начала. Потому что я-то холодный.
Я говорю:
- Цок, цок, лошадка! – она улыбается. Взял морковку и подкинул вверх. И еще раз. Она смеется. Я даже согреваться начал. Потом прижал девчонку к себе. От нее тепло и молоком пахнет.
- Ты наша принцесса, – говорю. У капрала такое лицо сделалось, словно он луком подавился.
И тут морковка описалась. Вообще горячо стало. Я даже глаза зажмурил. Стоим, греемся...
Капрал сказал:
- Ну все, пора.
Я глаза открыл, говорю:
- Еще одно. Сейчас я скажу дочери пару слов, а вы все отойдите.
Капрал подумал немного и говорит:
- Ладно.
- Анна-Фредерика! - говорю я громко. Чтобы они разобрали. – Слушай мое завещание...
И перешёл на шепот.
Она слушает и будто все понимает. Как большая. На левой щеке – грязное пятно. Это я рукой задел, когда обнимал.
Потом я девчонку последний раз поцеловал и говорю:
- Мы готовы.

* * *

Потому что я не знаю -- зачем князь это сделал. Если, конечно, это был он. Его люди. Они не сказали.
С этими всегда так. Забывают представиться. Профессиональная этика. Что-то вроде «кодекса наемного убийцы».
Мне до ямы шагов десять. Или восемь – если не мельчить.
Я огляделся. Один из тех, что надо мной смеялись, у ямы встал и на меч опирается. Другой траву в мешок напихивает. Это чтобы моей голове там помягче было.
- Опять все в последний момент, - говорю, – да?
Капрал дернул щекой:
- И не говори. Оболтусы.
Тут морковка на руках заворочалась. Кулачками глаза трет и куксится. Такое ощущение, что сейчас заплачет.
Я говорю капралу:
- Можешь дать мне слово? Это вместо последнего желания.
Он говорит:
- Какое слово?
Я говорю:
- Возьми девчонку. Только сам – без этих твоих... Передашь князю на руки. Скажешь: Утрехт все дочке завещал. Пусть князь растит, как свою. Сделаешь?
Капрал лицом стал, как апостол. Такой же суровомордый. Словно ему ответственность за человечество какую-то жилу перекрыла. И теперь с выдохом проблемы. Говорит:
- Сделаю.
Я говорю:
- Слово?
Он говорит:
- Слово.
И тогда я протянул ему девчонку.

* * *

Все-таки там был мой дом. Что сводило на нет их численное преимущество. Или мой кураж сводил? Не знаю. Когда вокруг темнота, грохот и вой, через который пробивается детский крик, а фоном – истошный визг нянек... А еще где-то за стеной убивают твоих людей...
Тут становится не до выяснений.
Наверное, надо было спросить: за что? Что мы вам сделали? Поймать одного урода и задать вопрос. Но я сразу не догадался, а потом некогда стало.
Потому что я взял шпагу и начал убивать их в ответ.
А потом я добрался до девчонки. И руки оказались заняты. Пришлось прыгать в окно.
А сейчас руки совершенно свободны. Только грязные и под ногтями земля. Поэтому я выдернул пистолет у него из-за пояса. И курок взвел. У капрала глаза сделались по чайнику. Но сделать ничего не может.
Потому что у него на руках морковка лежит и смотрит.
Я говорю:
- Держи крепче.
Повернулся и выстрелил.
Парень с мечом охнул и задохнулся. Я перехватил пистолет за ствол и бросил. Потом расправил руки и пошел убивать тех, что остались.

* * *

Пока я их убивал, он так и стоял с девчонкой в охапку.
Я подошел и ее из капральских рук вынул.
Говорю:
- Теперь уходи.
Капрал вздрогнул. Посмотрел на меня, на пистолет, который я у парня с мешком взял. Затем быстро -- в сторону. Туда, где лошади привязаны. Я говорю:
- Нет. Пешком иди.
А когда он повернулся, я поднял пистолет и выстрелил капралу в затылок.

* * *

Я говорю: Анна-Фредерика, слушай мое завещание.
Надо было сказать: девочка моя смешная. Твоя мама отошла в мир иной. Я ее очень любил. Но ты не волнуйся. Ангелы на небесах ее очень ждали. Они там сидят в белых одеяниях и играют на арфах. А Верена смотрит на них и улыбается...
И тому подобную чушь.
Я сказал: морковка, нашу маму убили. И я этих уродов собираюсь похоронить.
Такой вот, блять, не романтичный.
Читать полностью




Высокий прыжок
Охренеть можно, думает старшина второй статьи Григорьев, глядя на гранату, которая только что (прям, блин, щас!) выкатилась к его лицу. Граненая шишка, металлический шар в геометрически правильной фасовке каналов, лежит на расстоянии вытянутой руки – в принципе, можно дотянуться и прижать рычаг – только толку, увы, никакого. Насколько помнит старшина, а помнит он обшарпанный стенд с плакатом: граната ручная Ф-1, вскрытая по оси симметрии; кольцо, пороховой заряд, рычаг, выдернуть и прижать, радиус поражения 200 метров, надпись химическим карандашом "Костя – дегенерат" и стрелка к запалу, похожему на зеленый член в разрезе, – у него осталось секунды три. Потом долбанет так, что мало не покажется.
Два, считает старшина. В ту же секунду пол вздрагивает и слышен потусторонний жуткий скрежет. Это еще не граната. Это означает, что железная коробка, по недоразумению именуемая подводной лодкой К-3, опять задела край полыньи легким корпусом.
Правее Григорьева, в ожидании кровавой бани лежит "тарищ адмирал флота". Лицо у него белое, как простыня на просушке. Он выдыхает пар и смотрит. Видно, что перспектива превратиться в тонкий слой рубленого мяса, равномерно размазанный по отсеку, прельщает его не больше, чем простых матросов.
Судя по комплекции товарища адмирала – фарш будет с сальцом.
Григорьев еще немного думает, потом подтягивает свои семьдесят килограмм на руках и укладывает животом на гранату. Еще один способ почувствовать себя полным идиотом. Граната упирается в желудок; холодит брюшные мышцы – это действует как слабительное. Старшина сжимает задницу, чтобы не обделаться. Страшно до чертиков. Почему-то как назло, ничего героического в голову не приходит, а из хорошего вспоминается только белый лифчик, обшитый гипюром. Дальше лифчика воображение не заглядывает, хотя явно есть куда. Обидно.
Один, считает старшина.
Читать дальше